Просто почтите

Зацепила меня эта статья. Пускай, я почти все знал или догадывался, но все же…не поленитесь — прочтите.

«Имя питерского священника Вячеслава Харинова периодически мелькает в прессе, сопровождаемое неоднозначным контекстом. Одни восхищены тем, что в мирное время Харинов фактически стал фронтовым священником — он отпевает и предает земле останки советских солдат, которые достают из окопов поисковики. По 22 тысячам душ провел уже заупокойную отец Вячеслав, а в ленинградской земле лежат не похороненными сотни тысяч. Но звучали в прессе и другие голоса: они громогласно задавались вопросом, почему русский поп опекает также и фашистские кладбища, и называли Харинова защитником могил оккупантов

Имя питерского священника Вячеслава Харинова периодически мелькает в прессе, сопровождаемое неоднозначным контекстом. Одни восхищены тем, что в мирное время Харинов фактически стал фронтовым священником — он отпевает и предает земле останки советских солдат, которые достают из окопов поисковики. По 22 тысячам душ провел уже заупокойную отец Вячеслав, а в ленинградской земле лежат непохороненными сотни тысяч. Но звучали в прессе и другие голоса: они громогласно задавались вопросом, почему русский поп опекает также и фашистские кладбища, и называли Харинова защитником могил оккупантов

ЧУДО БЛОКАДЫ

Отец Вячеслав — батюшка продвинутый, в прошлом по одному образованию — инженер-системщик, по другому — переводчик с английского, по третьему — музыкант. Высшее богословское образование не мешает ему свободно ориентироваться в молодежной терминологии и субкультуре. Не зря к нему обращаются за отпеванием отвязанные рок-музыканты, хотя в заупокойных речах Харинов даже не думает приукрашать образ усопших.
Он является настоятелем сразу двух храмов — в самом центре Питера (церковь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шпалерной) и трехпрестольного белокаменного собора Успения Божией Матери в ста километрах от мегаполиса, в абсолютной глуши.
— Я заново открыл для себя войну, потому что оказался благочинным в бывшей прифронтовой полосе: Кировском районе Ленинградской области. Благочинный — тот, кто надзирает за порядком служб в одном из округов, на которые делится епархия. В мой округ входит 13 приходов. Эта часть епархии, которую мне поручили, особенная. Такого клочка земли больше на свете не найти. Если мы возьмем статистику военных действий на планете — именно битв, а не ковровые или ядерные бомбардировки, то аналогичных потерь, какие случились здесь во Вторую мировую, нигде не было. Там, где шли бои, до сих пор тела лежат на глубину штыка. Да, в 1946 году похоронные команды прошли по области, у них была разнарядка в день пройти 10 км. Но команда — это одна подвода и пять-семь рабочих, а вокруг сотни тысяч тел. Земля там кровавая.
Я проезжаю на спецтехнике, на «уазиках» в непроходимые места, где полками бойцы полегли: Гайтолово, Тортолово, Гонтовая Липка. Они все еще едва присыпаны землей. Про некоторые импровизированные кладбища поисковики знают, но хранят координаты в тайне — чтобы мародеры не добрались. И везде я служил панихиды по нашим солдатам. Сейчас мы с поисковиками работаем в контакте. Когда они находят упавшие самолеты, уже сами меня зовут — чтобы извлечение останков летчиков не стало своеобразным нарушением могил. Обычно у летчиков — простите за жуткие подробности — при падении срезает череп о приборную доску и он оказывается рядом с хвостом самолета, на поверхности. Остальная часть тела уходит глубоко в землю. Поэтому сначала я совершаю около черепа краткую заупокойную службу, а потом поисковики приступают к раскопкам. Это свидетельство нашей любви к павшим и веры, что господь простит нас за потревоженные останки. Не тревожить нельзя: захороненным считается лишь тот, кого с молитвой и с любовью погрузили человеческие руки в специально вырытую могилу.

А как вы можете быть уверены, что все они  христиане?
Однажды поисковики натолкнулись на останки двух летчиков, один русский, второй, судя по документам, татарин. И когда мы их хоронили, то позвали муфтия из мечети. Сначала я совершил обряд отпевания, потом он. И было так странно слышать, как над березками возносятся молитвы на арабском. Но для меня все советские бойцы  христиане. Если ты честно погиб в бою «за други своя», значит, ты  крестившийся в своей крови. В этом плане у меня ни проблем, ни сомнений.

Притом что советские солдаты были атеистами.
Это миф. И это стало для меня открытием  что, несмотря на запреты политруков, наши солдаты верили и носили при себе кресты, зашивали в одежду иконки и ладанки. Вот напрестольный крест, такие служат для богослужений в сельских церквях  был найден на груди солдата, весь испещренный осколками. А вот икона, которую нашли у нашего летчика. В болоте лежал немецкий самолет, внутри поисковики обнаружили тело в немецкой форме, но без документов. Известно, что наши использовали для разведывательных полетов трофейные немецкие самолеты  русские летчики надевали чужую форму и кружили над позициями. В подсумке оказались несколько рукописных икон, сделанных карандашом. По тому, как написано «Аз есмъ свет миру», видно, что человек знал церковнославянский язык, а по тому, как нарисована икона  что он искренне верующий.
Вот у этой иконы Казанской Божией Матери еще более интересная судьба. Она принадлежала Александре Минаевой, беженке из Орловской области, которая брела по дороге почти без вещей, в состоянии, близком к голодной смерти. Немецкий солдат пожалел ее и дал три кило соли. Во время войны это равносильно трем килограммам золота. Она в благодарность вручила ему самое ценное, что имела  икону Казанской Божьей Матери, сказав: «Эта икона будет хранить вас от несчастья». Немец смысла не понял, но записал эти слова латиницей карандашом на обороте иконы. А потом он прошел целым через такие мясорубки и сражения, что объяснить это мог только спасительной силой образа. Оставшуюся жизнь он держал его дома как святыню и завещал после смерти вернуть в Россию.
Чем объясняется, что в годы войны советское руководство неожиданно обратилось за моральной поддержкой к церкви?
Тем, что Сталин вдруг обнаружил: он не знает собственный народ. Там, где немцы открывали закрытые большевиками храмы  это была политика Геббельса,  сразу случался религиозный бум. Люди ломились в церковь, и это стало откровением для советского руководства. Масса фактов говорит о том, что советские власти были просто вынуждены сделать срочную переоценку ценностей. К началу войны на всю страну осталось лишь два реально правящих архиерея, на осень 41-го планировалась новая лавина репрессий, уже было подготовлено постановление НКВД в отношении «церковников, сектантов, католиков и клерикалов». И вдруг  срочно открывают в Лавре могилы наших полководцев Александра Невского, Михаила Кутузова, Федора Ушакова, чтобы солдаты могли сходить туда перед отправкой на фронт. В голодном осажденном Ленинграде Жданов  известный душитель церкви, у которого руки по локоть в крови,  распоряжается выдать муку и кагор для совершения литургии. И случается необъяснимое: на крохотном кусочке просфоры, на причастии  вине в объеме чайной ложки, люди выживали неделями, не испытывая грызущего голода. Это настоящее чудо блокады.

ДОВОЖУ НЕМЦЕВ ДО СЛЕЗ
Пятнадцать лет назад никакой не священник, а еще только студент духовной школы Вячеслав Харинов поставил себе цель  найти в Ленинградской области самый безнадежный храм и заняться им. В ста километрах от Питера, в непролазной сельской глуши, возле деревни Сологубовка он наткнулся на руины собора: обрушенные своды, зияющие проломы окон. Приблизиться к руинам можно было только на тракторе: вокруг  поле в рытвинах и колдобинах, поросшее бурьяном.
Нищенствующий студент-идеалист  страшная сила. Харинов растряс местные власти, нашел деньги на первое время, нанял рабочих и стал закрывать собор сверху рубероидом.
 Трижды мы его укладывали  и трижды, словно проверяя мои намерения на прочность, крышу размером в половину квадратного километра срывало ураганом и относило в поле за сто метров. Мы ее находили, снова ставили, пришивали скобами, прикручивали проволокой. И вдруг выясняется, что храм даже безнадежней, чем я думал. Его вот-вот взорвут  немцы, потому что согласно межфедеральному соглашению между Россией и Германией здесь создается огромное сборное кладбище, на котором захоронят останки немецких солдат со всей Ленинградской области.
Студент Харинов решил, что немцы должны пересмотреть свои планы. Он объявил Германии маленькую личную войну: без крови и ненависти. Немецкому военному кладбищу  быть, но и православному собору  быть! Биться решил самым безотказным для истинных арийцев оружием: бюрократией и педантичностью.
 Я обратился к немцам с заявлением, что согласно архитектурным нормам дорога к их кладбищу должна обходить две с половиной высоты храма. Это подействовало, руины мы отстояли. Потом стал упирать на то, что германские войска этот храм разрушили  Германия и должна помочь его восстановить. Немцы тут же отреклись: мы ничего не разрушали, это русские все повзрывали. В ответ я предоставил им воспоминания солдат немецкого саперного батальона  как они снимали купола. Немцы дрогнули и согласились восстановить  но только крышу: на остальное денег нет. И тогда я вышел на «Штерн» и «Шпигель», попросил рассказать историю про храм на всю Германию. Сегодняшние немцы болезненно относятся к своей истории, хотят реабилитации перед миром. И деньги пошли. Благодаря этому в Сологубовке теперь красуется великолепный трехпрестольный собор-красавец. Рядом мы разбили парк Мира  со скульптурами, с продуманным ландшафтом. И уже дальше начинается немецкое военное кладбище, по которому я вожу приезжих из Германии, рассказывая им правду о войне. Эту правду я сам для себя открывал с болью, потому что она нелицеприятна для обеих воюющих сторон. И немцы, слушая ее, плачут.
Ну они ведь вообще сентиментальная нация.
Отнюдь. Помню встречу с одним старым немецким офицером, будто вышедшим из карикатурного советского фильма про фашистов: черные очки, костяная рука, весь такой сухопарый, характер нордический Он мне сказал: «А у меня никакого раскаяния перед русскими нет. Иван воевал очень жестоко. Мы всю Европу прошли, соблюдая Женевскую конвенцию. Но когда вступили в Россию, наш санитарный батальон тут же вырезали подчистую: русские зарезали раненых и фельдшеров, словно баранов. После этого командование, которое до того на Ленинградском фронте нас сдерживало, сказало: ответим русским тем же! Больше пленных не берем. Через месяц мы уже сами не могли остановиться».
На меня эти слова старого фашиста крепко подействовали. Тема жестокого отношения русских солдат к немецким врачам и санитарам и без того давно мучила. Я не знал, чем ответить на этот жуткий упрек. Но потом  слава богу  объявился свидетель с противоположной стороны, мой прихожанин Михаил. Он рассказал, как на десятый день войны в Новгороде купался с другими детьми в прудах близ города. Вдруг в небе появился самолет, и немецкий летчик на бреющем полете начал расстреливать ребятишек из пулемета. Они обезумели от ужаса. Один закричал: прыгайте в воду, другой  нет, лучше бежим к кустам! Самолет сделал круг и вернулся. Видно, пулеметные патроны у летчика кончились, потому что он начал добивать детей из револьвера. Этот мой прихожанин, Михаил, видел его лицо и сказал, что не забудет его до самой смерти. Как не забудет вид своего дружка, мальчишки, лежащего в пыли с простреленной головой. И маленькую девочку, крутившуюся на земле от боли, она повторяла «мамочка, мамочка» и прижимала руки к окровавленному животу.
Потом его вместе с матерью усадили на баржу. Были сшиты из простыней полотнища, на них нарисовали красные кресты  и три баржи, груженные женщинами и детьми, двинулись по реке. Тут налет немецкой авиации  бомбы кидали точно на кресты. Запертый в трюме, он слышал крики и стоны с палубы. Вот этих свидетельств мне и недоставало, чтобы противопоставить словам немца с костяной рукой! Ведь это же «Люфтваффе», рыцари неба, люди, выросшие на принципах старой летной школы, где царил турнирный дух и врага в небе перед схваткой было принято вначале приветствовать. По крайней мере так было в Первую мировую. А во Второй мировой, уже на десятый день войны в России все принципы слетели с них как шелуха!
Это еще не весь рассказ Михаила. Они с матерью добрались тогда до Урала, осели в одном из городков. И он стал выковыренным. Это неизвестный нам язык войны: так называли эвакуированных. С точки зрения местных, он был неполноценным, лишенцем. Его били в школе жестоко, каждый день, пока один физически крепкий местный парнишка-чуваш не взял приезжего под свое покровительство. Михаил вспоминал: «У меня появилась возможность отомстить обидчикам, но я зла на них не держал. Я мечтал увидеть только одного человека на земле  того летчика».
Однажды в городке несколько бараков оцепили проволокой. Пошел слух, что там собираются открыть лагерь для военнопленных, и вскоре их действительно привезли. После школы Михаил ходил туда и подолгу стоял около проволоки, вглядывался в лица пленных. Конечно, того немца он не встретил. Как-то мать дала ему кусок хлеба и сказала: «Отнеси, брось пленным за проволоку, говорят, они там голодают. Многие наши женщины подкармливают их. Иди!» Он пошел послушно с этим хлебом, встал у колючей проволоки. Немцы с той стороны смотрели, ждали, когда он кинет хлеб. А он не мог! Он сказал мне: «У меня рука стала как каменная. Я не мог ее поднять. Вернулся домой, сказал  я не могу». Михаил рассказывал это с раскаянием в голосе. Чувствовалось, что он до сих пор ощущает свою вину.
На каком языке вы говорите с немцами?
Я не говорю с немцами по-немецки, хотя на разговорном уровне поддержать беседу бы смог. Мы обычно говорим на нейтральном для обеих сторон языке  английском. И это для меня вопрос принципиальный.

БУФФ, КОТОРЫЙ НЕ СТРЕЛЯЛ
Как вам самому хватает нервов водить бывших фашистов по немецкому военному кладбищу в Сологубовке? В вашем роду с войны все вернулись?
Отец ушел на фронт в 17 лет и демобилизовался в 1944-м, получив жесточайшее ранение и заработав в окопах туберкулез. Он был весь в шрамах, на бедре  цветок из мяса. И я помню свои детские ощущения, как в общественной бане среди голых тел всегда отыскивал отца по этому развороченному бедру. Когда он вернулся в родную Костромскую область, к родне, там уже создали лагерь для пленных немцев, они что-то строили. Мой дед, который тоже вернулся с войны израненный  Василий Федорович, видя, что сын к тяжелой работе непригоден, сказал: а иди-ка ты работать в лагерь, там в конторе люди нужны. Отец возразил: что угодно, только не это, на немцев смотреть больше не могу. Но дед велел не артачиться.
А дальше случилось неожиданное  работая в лагере, отец подружился с немецким военнопленным по фамилии Шнайдер. Этот талантливый парнишка, как и отец, хорошо играл на аккордеоне, хорошо рисовал. Мой отец стал забирать Шнайдера из-за колючей проволоки и приводить к себе домой, в семью. Они вместе ходили на вечеринки, вместе пили самогонку и прекрасно ладили  эти два промахнувшихся друг в друга на фронте юнца.
Потом Шнайдера освободили, он уехал в Германию, а контакты в ту пору поддерживать было невозможно. Но когда я в 1989 году впервые поехал в Германию, отец сказал: «Знаешь, если увидишь там человека моих лет по фамилии Шнайдер, передай ему привет». Я засмеялся: «Отец, в Германии Шнайдеров больше, чем у нас Кузнецовых. Имя хоть назовешь?»  «Не знаю, мы его звали просто Шнайдер».
Я стал священником уже после того, как отца не стало в 1995-м. И начал в Сологубовке приезжающим немцам рассказывать эту историю. Считал, что это своеобразное завещание, данное мне отцом, связанное с умением прощать и видеть во враге человека. На кладбище в Сологубовку приезжает много немцев, и каждый раз кто-нибудь откликался  у меня соседи Шнайдеры, у меня мать в девичестве Шнайдер. История эта пошла гулять по Германии, и в 2003 году я получил письмо от Карла Шнайдера  солдата вермахта, который воевал на Восточном фронте, попал в плен. Это, конечно, не тот Шнайдер. Но это было просто очень хорошее письмо  с покаянием, с благодарностью в адрес русских, с проклятием в сторону политиков, игравших людьми как пешками.
Как мне хватает нервов? Но там, на немецком военном кладбище, лежат очень разные люди. Например, Вольфганг Буфф. У меня хранятся его дневники, где он писал: «Любите своих врагов, благословляйте проклинающих вас, вот что всегда было ценностями немецкого народа». Он был не согласен с тем, что его заставляют творить. До войны Буфф хотел стать священником, ухитрился даже на фронте не брать в руки оружие  он был баллистиком, просчитывал траекторию снарядов. Погиб на Синявинских высотах, пытаясь спасти советского офицера, умиравшего от потери крови на нейтральной полосе. Буфф пополз за ним, но был сражен шальной пулей. Какой же это фашист?! Война  сгусток обоюдного греха, а не примитивное противопоставление «свои  чужие».
Как жители Сологубовки отнеслись к соседству с немецким военным кладбищем?
Сначала резко отрицательно, говорили: вот, мы их громили, а теперь их кладбище перед носом красуется. Александр Невзоров целое шоу на этом захоронении разыграл: красной нитью шла мысль  фрицы и поныне на нашей земле хозяйничают. Но я спрашивал сологубовских: хорошо, а куда вы предлагаете их девать? Ведь кладбище возникло не на пустом месте, немцы еще в войну там 3 тысячи своих солдат похоронили. В ответ ветераны ВОВ заявляли: нам все равно, пускай хоть в Германию своих покойников забирают.
А потом мы с этими ветеранами проехали почти по всем воинским захоронениям в Германии  где русские солдаты покоятся. Эти кладбища еще со времен Первой мировой войны в идеальном состоянии, и даже во времена Гитлера за ними старательно ухаживали. Немцы ко всем могилам бережно относятся  и своим, и чужим. В Германский народный союз по уходу за воинскими захоронениями входит 1 миллион 300 тысяч человек, его структуры занимаются обустройством немецких военных кладбищ в 50 странах мира. В Сологубовке  в том числе, а в целом в России около тридцати сборных немецких военных кладбищ.
В общем, ветераны как увидели такое уважение к мертвому русскому солдату  сразу попритихли. Жители Сологубовки тоже со временем пообвыклись, к приезжающим немцам относятся с вежливым равнодушием.
Я и до ребят-поисковиков постепенно донес: есть четкая христианская позиция по поводу поверженных врагов. Раньше как было  находят поисковики кости, видят, что немецкие: ага, гад-фашист, в костер тебя, чтоб следа не осталось. А я напомнил им  мертвые срама не имут. Эти души уже предстали перед Богом, и это он им  судья. Мы можем судить либо живого человека, либо преступную идеологию или режим. Но христианская этика гласит нашел незахороненного, предай земле. По отношению к останкам любого человека надо быть милосердным.
Неужто сегодня еще можно определить, немец в земле лежит или русский?
Конечно. Есть остатки амуниции. Или такой момент  как зубные пломбы поставлены. У нас поисковики настолько уже опытные, что определяют даже просто визуально. Говорят  ну не наши кости, и все тут. Как правило, не ошибаются.

ХРИСТОС НАД ТАНКОВОЙ КОЛОННОЙ
Кто был вашим предшественником в сологубовском храме во время войны  знаете?
Предатель. Человек, на которого я уже собрал столько материалов, что пора писать книгу «История одного негодяя». Его звали Иван Амозов. Восстановив собор, я стал разыскивать его как героя: знал, что он служил во время войны священником в моем храме и вроде работал на партизан. А все оказалось наоборот. Амозов работал на фашистов, на СД, лгал и делал подлости каждую минуту и секунду своей низкой жизни. Он был не священник, а самосвят  самозванец, стучал на прихожан и на настоящих священников. В Гатчине жил весьма почитаемый протоиерей Александр Петров, он в открытую сказал, что Амозов самозванец, и поплатился за это жизнью. На совести Амозова прямые убийства и доносы, по которым убивали людей. В 1945 году его разоблачил СМЕРШ, он отсидел девять лет, но потом Сталин умер  и Амозов вышел по амнистии. Остальную жизнь стучал себя в грудь: что он ветеран войны, герой, выбивал привилегии. Добился реабилитации и умер с «чистой биографией». Собирая на него материал, я дошел до офицера ФСБ, занятого раскрытием архивов сегодня. На фамилию Амозов он откликнулся сразу: «Предатель, однозначно предатель!»
Ко мне обращалась женщина, которую Амозов крестил во время войны. И не ее одну! Она была в ужасе, узнав правду об этом негодяе, умоляла, чтобы я ее крестил снова.
Вы, конечно, перекрестили?
Конечно, нет. Перекрещивать  грех. Если даже мирянин соблюдает формулу крещения, оно уже считается состоявшимся. А тут вдобавок человек  если только Амозова можно назвать человеком!  получил приличную практику в одном из северных монастырей. У него требник в руках. Так что негодяй  не негодяй, но совершил все по уставу.
Что-то от присутствия черной души самозванца в сологубовском соборе сегодня ощущается?
Да вы что! Собор же восстановлен с нуля. Если там и есть незримое присутствие чьей-то души, то это душа бывшего солдата вермахта и прекрасного человека Андрея Блока.
Он окончил в Германии гимназию с богословским уклоном, а тут  «хайль Гитлер», Вторая мировая, всеобщая мобилизация. И зеленым юнцом Блок попадает в Грецию. Видит православный храм  и прямо в амуниции, с оружием, зная, что это категорически запрещено, топает внутрь. Грек-монах посмотрел на него, но ничего не сказал. А Блок стоит, разглядывая образа. «Вдруг,  рассказывал он мне впоследствии,  чувствую, смотрит на меня кто-то. Кручу головой по сторонам  никого. Поднимаю глаза: а из-под купола на меня Христос глядит. И этого взгляда я потом всю войну забыть не мог».
Блок прошел мясорубку Сталинграда, там ему раздробило ногу  пришлось ампутировать. И после войны отправился в православный монастырь на Афон: учиться писать иконы.
Когда он узнал, что в Сологубовке возле военного немецкого кладбища восстанавливают православный храм, то загорелся написать для него иконы и, пылая энтузиазмом, свалился мне на голову. У меня, заявил Блок, такие замечательные идеи! Мы с помощью этих икон покажем, что такое война. Нарисуем на образах взорванные танки, гибнущих людей! Он уже начал прорисовывать один такой сюжет: Спаситель выводит Адама и Еву из огня войныПредставьте, как это выглядело в каноническом иконописном стиле.
Я говорю: нет-нет, подумай, это же временные вещи, это уйдет вместе с нами. Напиши лучше обычные иконы. Долго мы с ним спорили. Он дед такой гонористый, но очень хороший. Мы с ним подружились, Блок стал часто наезжать в Россию.
Наконец мы договорились, что он возьмет лучшее, что на Афоне видел, и попробует повторить. И он на год засел за работу. Когда я увидел, что получилось, в ужас пришел. Блок взял совершенно неподъемную для него вещь Синайского Христа. Но это же совершенно особенная икона во всей мировой иконописи! И вообще  он копировал архаичную икону, а в архаике уже изначально такие странные глаза у ликов, нарушенные пропорции. Блок это старательно повторил. Однако если в старых иконах эта странность отражала эсхатологическое ощущение талантливого художника  ощущение краткости времени, оставшегося до второго пришествия, то у Блока получилось непонятно. Какие-то встревоженные лики на щедро выложенном золотом фоне. Я спросил: зачем золота-то столько? А он: не беспокойся, у меня приятель золотых дел мастер. И очень довольный собой вернулся в Германию.
Я решил, что в храме это, конечно, не повешу. Сложил их в какой-то закуток и забыл. Но через год Блока разбил инсульт. И он, парализованный, диктует мне письмо: мол, ничего больше так не хочу в жизни, как увидеть свои иконы на стенах храма в Сологубовке. Жди, скоро приеду. Мне его стало очень жалко. Елки-палки, ну нельзя его обижать, придется устраивать потемкинскую деревню. Сделали мы иконостас и выставили эти иконы в соборе на всеобщее обозрение.
Блока ввезли в храм в коляске. Он плакал от счастья, глядя на свои картины. Он вообще, на мой взгляд, душой был никакой не немец, а наш русский человек. Очень светло мы с ним тогда расстались. Вскоре пришла весть, что он скончался.
Сразу после его отъезда снять иконы рука у меня не поднялась. И как-то потихоньку стали мы на них молиться. Обвыклись и уже почти не замечали их странности. А потом началась зима  холодно в храме, так что в этот период в Сологубовке служб нету. По весне богослужения возобновились. Прихожане мне и говорят: ой, батюшка, а вы иконы за зиму все поменяли  новые красивые такие! Я удивился: ничего не менял. Ну как же, мы ж видим! Не было у нас раньше таких икон. Я говорю: «Это все те же иконы Андрея Блока. Просто вы на них молились, и иконы изменились».
У меня друзья  иконописцы в Сологубовку приезжают. Заходят в храм и вначале не могут сдержать улыбку. А потом походят-походят по храму и говорят: «Знаешь, оставь их. Они  живые. В другие храмы зайдешь: все четко выверено, тщательные такие прориси, но выглядит это как декорация  мертвые они. А у тебя живые». Да я и сам, когда молюсь на них сегодня, чувствую силу и благодать этих образов. Так и висит теперь блоковский иконостас в Сологубовке  победой христианского духа.

Текст: Дмитрий Лычковский, Ирена Полторак
Фото: Дмитрий Лычковский

http://magazine-patron.blogspot.com/2007/11/blog-post.html

 

Просто почтите: 4 комментария

  1. Батюшка, я с Вами давно познакомился, но этого всего не знал.
    Вы молодец! Спаси Господи Вас!

  2. Отец Вячеслав! В районе Лезье в конце августа 1941 пропал мой родственник – Михаил Киуру (50-й БАО). Не доводилось ли поисковикам находить что-либо, относящееся к этому человеку? Я специально ездила к Вам в Лезье, чтобы задать этот вопрос, но не застала Вас.

    1. Маргарита, как бы с Вами связаться, Вы есть во ВКонтакте? У меня тоже дед Ганюков Виктор пропал в Лезье 29 августа 1941 г.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *